27.10.2022
Интервью с ректором Первого Санкт-Петербургского государственного медицинского университета им. акад. И. П. Павлова доктором медицинских наук, профессором, академиком РАН Сергеем Фёдоровичем Багненко.
— Сергей Фёдорович, приемная кампания в этом году была сложной и потрепала нервы многим. Из-за новой системы (в том числе отмены второй волны поступлений) вузы Санкт-Петербурга ощутили недобор на бюджетные места. Возглавляемый вами университет столкнулся с такой проблемой?
— Конечно, да. Каждый год приемная кампания — это архиответственное дело для любого университета. К счастью или к сожалению, каждый год условия приема меняются. В одних случаях мы их воспринимаем как положительные, в других как проблемные, но университет перестраивается на ходу и в строгом соответствии с действующим законодательством. Неизменно то, что медицинские вузы пользуются большой популярностью во все времена. У нас нет недостатка в абитуриентах. Но ректоры всех университетов говорят, что в сравнении с советскими временами в силу множества объективных и субъективных причин произошло снижение качества школьного образования. Насколько мы видим, вчерашние школьники зачастую приходят к нам, не умея самостоятельно формулировать мысли, писать сочинения или иные письменные работы, ориентируются на контроль знаний с помощью тестов, в которых можно пытаться угадывать ответы. И из этих студентов за несколько лет нужно сделать специалистов. Атмосфера в университете должна быть такой, чтобы в группах не было большого разрыва в уровне знаний, иначе преподавателю трудно понять, на кого ориентироваться. Если на сильных, слабые отстанут, если на слабых, сильным будет неинтересно. Это большая проблема, с которой мы сталкиваемся в последние годы. Особенность же этого года, во-первых, в том, что была убрана вторая волна поступлений. А эта волна — всегда спасательный круг для сильных ребят, которые в первую волну пробуют поступить в самые сильные вузы, а во вторую идут туда, куда гарантированно пройдут. Получилось, что многие из них не выбрали вузы с высоким рейтингом, а остались в своих регионах. Так центральные университеты лишились самых сильных абитуриентов. Второе — значительная часть наших абитуриентов — это целевые группы. Незанятые места не доехавших до нас абитуриентов мы передали в виде дополнительных мест в общий конкурс, и оказалось, что некому их заполнять. Выяснилось это за день до закрытия приема.
— Еще один момент, который выяснился по итогам приема, снижение проходного балла. Это проблема для учебного заведения?
— Обычно у нас на бюджетную форму обучения планка составляет 270–280 баллов. Многие из поступающих и с тремя сотнями баллов, и больше. Но когда дали дополнительные места, оказалось, что претендуют на зачисление ребята со 170 баллами. Формально мы должны были их взять, а реально мы прекрасно понимаем, что из всего пула студентов отчисляется треть за два года обучения. Мы, конечно, их приняли, но это закончится отчислением. Вроде бы план по приему выполнили, но группа слабая. От всей души желаю, чтобы эти ребята оказались волевыми, взялись за ум и преодолели трудности первого года ¬обучения в медицинском вузе, а трудности эти огромны.
В первый год химия, математика, информатика — это продолжение знаний средней школы, анатомия, латынь, биология, генетика — это совершенно другой уровень знаний, сопряженный с освоением огромного количества терминов, английских и латинских в том числе. Если ими не овладеть, то дальше не пойдешь, на этом языке разговаривают все в профессии. Поэтому обучение в медицинском вузе сопряжено с очень большой терпеливой работой, которой нужно посвятить все свое время, не тратить его на встречи, прогулки, ночные клубы и прочее. Нужно трудиться, как на галерах, — сесть и год учиться. Все, кто этого не понимает, отчисляются. К концу второго года обучения мы недосчитаемся 30 % поступивших. И это происходит из года в год. Дальше мы переводим к себе студентов из других вузов или с платного обучения на бюджет. Государственное задание по бюджетным местам мы выполняем на 100 % только за счет «подушки», ребят на платном отделении.
— По рекомендации Министерства здравоохранения РФ выпускникам медицинских вузов, не отработавшим три года участковыми терапевтами в рамках договора о целевом обучении, отказывали в зачислении в ординатуру. В университете произошло подобное? И если да, скольким поступающим было отказано?
— Юридически это является не приказом, а рекомендацией. На сегодняшний день у нас действует приказ о правилах зачисления в клиническую ординатуру, в котором прописаны все требования, определяющие успеваемость, активности, в том числе и трудовую деятельность в качестве среднего медицинского персонала. Это главное. Нужно сказать, у нас много ребят из других вузов, мы не знаем, целевые они или нет. Когда мы проанализировали данные, обнаружили, что буквально один-два человека попали под эту рекомендацию Министерства здравоохранения, но они согласовали со своими регионами, что продолжат ¬обучение по специальности по целевому набору. Таким образом мы решили этот вопрос. Но если мы хотим ввести это как железно выполняющееся правило, мы должны предусмотреть получение этой информации и документов от тех, кто, согласовав со своим регионом, пришел к нам получать следующую ступень образования. Это должно быть предусмотрено правилами приема в клиническую ординатуру и закреплено приказом Министерства науки и высшего образования РФ.
— Как вы мотивируете студентов отрабатывать в тех лечебных учреждениях (особенно региональных), которые оплатили их учебу?
— Мы все не только педагоги, но и родители. И прекрасно понимаем, что такое процесс воспитания. Это же не просто нравоучения, а прежде всего личный пример с точки зрения взгляда на ситуацию, отношения к тем или иным событиям. Роль учителя во все времена и в школе, и в вузе, и на производстве, и в клинике важна. Человек так устроен, что если с ним рядом более опытный хоть в чем-то человек, он, как правило, к нему прислушивается. Главное в процессе воспитания — педагогический коллектив. Ведь человек — существо социальное, ориентирующееся при формировании своего взгляда на те или иные события, на отношение окружающих его людей и особенно тех, к кому он испытывает уважение. Что бы педагог ни преподавал, анатомию или гистологию, историю или латинский, он между строк всегда будет высказывать свое мнение о происходящих вокруг событиях. Таким образом и формируется отношение студента, в том числе и его мотивация выполнять договор. У меня скоро состоится встреча со студентами, где я отвечу на их вопросы о происходящем в стране и мире. Это тоже нужно, потому что студент не видит ректора на лекциях, но для него его мнение важно. Запись встречи появится на сайте, в социальных сетях, в чате ученого совета. Конечно, заведующие кафедрами и другие сотрудники — люди самодостаточные. У нас нет диссонанса, мы постоянно все общаемся. Даже тот, кто в чем-то сомневается, в душе понимает, что от его слов многое зависит в коллективе и среди студентов. Университет — это такая структура, где каждая кафедра имеет своего лидера с правами единоначалия. Заведующий кафедрой — это человек не временный, а руководящий часто десятилетиями. И подбирает он себе сотрудников не только по деловым и профессиональным качествам, но и по духу, психологической близости.
— Вы же предполагаете, какие вопросы зададут студенты на этой встрече?
— Думаю, о призыве, мобилизации. Совершенно очевидно, что сейчас ценность статуса студента высшего учебного заведения многократно повысилась. Если его отчисляют из университета за академическую неуспеваемость, он, скорее всего, получит повестку. Это, на мой взгляд, при всей тревожности ситуации, для медицинского университета, да и любого другого вуза, очень хорошо, в том смысле, что мотивирует учиться. И это я им скажу. Более того, по закону об образовании у нас студент может продолжать учебу с задолженностью в течение года. В советское время давали месяц, не больше, чтобы закрыть долги. Сейчас мы не будем менять этот срок, но позже вернемся к этому вопросу. Чтобы повысить мотивацию студента не накапливать задолженность и лучше учиться, мы этот срок как минимум до полугода сократим.
— Врачи — люди военнообязанные. Не пугает ли этот факт поступающих в медвуз молодых людей и девушек?
— В эту приемную кампанию не пугались, а дальше посмотрим. Но я убежден, что человека, который решил стать врачом, ничто не остановит. Они идут, для сравнения, как рыба на нерест. Хочу быть врачом! На мой взгляд, назрела необходимость восстановления военных кафедр в университетах, потому что мы выпускаем врача, а у него нет офицерского звания и он не относится к медицинской службе. Его можно взять только рядовым, в лучшем случае — фельдшером. Вопрос военных кафедр назрел. В ближайший год, я думаю, эта задача будет решена.
— В 2020 году университет вошел в международные рейтинги лучших вузов мира. Как будут складываться отношения с международными организациями в период санкций?
— Мы по-прежнему остаемся в международных рейтингах. Сейчас были подведены итоги 2021 года, вуз в этих рейтингах фигурирует. На самом деле мы формируем уже свой российский рейтинг, объединяемся с Китаем и Индией и делаем совместный в рамках БРИКС. Мы являемся очень привлекательным университетом для получения образования студентами из полусотни стран, у нас учатся порядка тысячи студентов из-за рубежа. Большинство этих студентов из бывших республик СССР и развивающихся стран (Сирия, Иран, Индия, Узбекистан и так далее). Я считаю, что для русскоговорящего пространства наш вуз — один из привлекательнейших с точки зрения медицинского образования. Да, мы числимся в международных рейтингах, но мы не ставим целью, чтобы к нам ехали учиться из Европы и США. Я говорю своим западным коллегам, вы поймите, нас вполне удовлетворяет тот сегмент, который мы получаем исторически, это постсоветское пространство и дружественные нам страны. Это наш мир. Чтобы среди иностранцев быть популярными, нам находиться в их рейтингах необязательно. Зарубежным вузам рейтинги, чтобы среди них выбирали французы, немцы, англичане и другие народы, очень нужны, а если они оставят только 10, например, своих университетов, без сравнения с нами, они потеряют свою образовательную популяцию. Уверен, что ни в коем случае от нас не закроются.
— А в целом на себе вуз санкции ощущает?
— В какой-то степени ощущает, да. Испугались многие зарубежные специалисты, реже стали приезжать, хотя продолжают во встречах участвовать онлайн. Знаю случаи, что и в онлайне им не рекомендуют принимать участие. Но все понимают, что если мы закрываемся, мы все начинаем деградировать. Весь мировой опыт основан на том, что инновации, как звездочки, зажигаются в разных частях мира. И университеты построены на том, что отслеживают все эти зажигающиеся звезды, быстро их изучают и внедряют у себя. Если мы отделимся от них непроницаемой стеной, мы лишим себя более 90 % инноваций. Если они отделят себя от нас, будет то же самое. Ни они, ни мы не можем замкнуться. Понимание этого есть у обеих сторон.
— Расскажите, пожалуйста, о программе «Приоритет 2030» (были определены четыре стратегических проекта развития научной работы университета). В рамках этой программы университет получил значительную сумму на научные разработки.
— Сначала в рамках программы «Приоритет 2030» действительно было четыре проекта, но после года работы мы их объединили в один. Мы значительно продвинулись в генетических технологиях и избрали геномную медицину в качестве стратегического проекта, объединяющего лидирующие научно-¬клинические направления. Так, клиника университета является лидером в области трансплантации костного мозга и клеточной терапии. Еще в начале ¬1990-х годов, когда в результате устранения последствий Чернобыльской аварии был дан старт программе трансплантации, сотрудники университета выполнили — первыми в нашей стране — аллогенные трансплантации костного мозга. Тогда мир был открыт полностью, и наши сотрудники, в частности Борис Владимирович Афанасьев, который стажировался в США и Германии, привез эту технологию. Она у нас появилась раньше, чем у других в стране. Был сформирован институт — ныне Научно-исследовательский институт детской онкологии, гематологии и трансплантологии им. Р. М. Горбачёвой, который специализируется на процедуре трансплантации. Сейчас с помощью этой технологии мы лечим онкологические заболевания, рассеянный склероз, орфанные и аутоиммунные заболевания. В настоящий момент во всем мире научная область трансплантации костного мозга трансформируется благодаря появлению новых молекулярных технологий, открывающих перспективы генной клеточной терапии. Для работы в этом направлении у нас сформирован мощный коллектив. Ежегодно мы проводим международный форум по новым технологиям и понимаем, что можем оказаться, с точки зрения генной терапии, в лидерах. Для этого нам нужна специальная научно-производственная лаборатория, государство уже помогает в ее организации. Потенциал данных технологий очень высок. Например, у человека можно взять его лимфоциты, в них произвести искусственную модификацию определенного рецептора и получить невосприимчивость этого человека к ВИЧ-инфекции. А если это сделать с уже заболевшим ВИЧ, то потенциально возможно достичь выздоровления и прекратить прием антиретровирусной терапии. Конечно, требуются дополнительные исследования, инфраструктура и новые специалисты, для того чтобы внедрить эти технологии в практическую деятельность. И в этом заключается важнейшая роль вуза как участника программы «Приоритет 2030». Вместе с проведением научных исследований мы планируем готовить в этом направлении специалистов и даже целые команды, которые будут применять технологию в других регионах России. Наш университет все свои проекты формирует вокруг этого и движется дальше по программе «Приоритет 2030».
— Вы много сил потратили на открытие отделения РАН в Санкт-Петербурге. Почему это так важно?
— Мы много лет бились за то, чтобы в Петербурге было самостоятельное региональное отделение Российской академии наук. Считаю, что это очень важное событие по нескольким причинам. Основная — существование отделений именно в регионах. Ведь выборы проходят в отделениях по специальностям. Тогда зачем нам Сибирское, Уральское, Санкт-Петербургское отделения? Потому что академия сильна яркими, харизматичными, продуктивными личностями. Если попытаться увидеть все эти личности из Москвы, у нас ничего не получится. Получится, что вся академия останется в пределах МКАД, чтобы этого избежать, формируются отделения, которые подбирают по многим параметрам сильных и энергичных, талантливых, способных построить команды ученых и предлагают их для избрания в региональные отделения по специальностям. Таким образом, академия значительно усиливается. И только в последнюю очередь я бы сказал об исторической справедливости восстановления отделения РАН в Санкт-Петербурге. Это отделение нужно, оно будет координировать всю научную работу в городе и Северо-Западном федеральном округе. Это залог того, что петербургская школа всегда будет достойно представлена в Академии наук России.
— Вам удается отдохнуть перед началом учебного года?
— Я считаю, что отпуск у ректора — это работа-аэропорт, аэропорт-работа. Есть три варианта отпуска: неделя, две и больше. Темп работы в университете такой, что если берешь неделю для отдыха, то первые три дня отпуска мне надо затормозить, перейти с одного режима на другой. Я в этот момент, из-за отсутствия адреналина, разваливаюсь, плохо себя чувствую. Жена обычно говорит, что я специально это делаю, чтобы испортить отпуск. (Смеется.) Это продолжается несколько дней. Если после этого проходит неделя и надо возвращаться, то я практически и не отдохнул. Две недели — хорошо, три-четыре дня замедляешься, потом 10 дней отдыхаешь, затем возвращаешься на работу. И ты еще не оборвал связь с ситуацией в университете и не чувствуешь провал. Я считаю оптимальным сроком две недели. Если три недели, то уже появляются мысли, а надо ли возвращаться? (Смеется.)
